Новости

«Это не сыр сожгли, не персики раздавили бульдозером - это сожгли и раздавили идею, что труд первичен, что именно он и есть залог величия страны», - пишет российский журналист Матвей Ганапольский в своей колонке для МК, сообщает НВ.

(...) Приказ уничтожать продукты - это апофеоз!

Когда я произношу «сжигать продукты», то пытливый патриот обычно указывает мне на ошибку, он уточняет, что сжигаются нелегальные продукты, сжигается контрафакт.

Дальше патриот задает вопрос: «Вот если бы они переправляли наркотики, их бы тоже нужно было бы отдавать в детские дома?!» А для убедительности еще спрашивают так: «Разве не было на Западе историй, когда фермеры выливали молоко в канавы и давили катками овощи-фрукты?».

И тут приходится долго объяснять, что сравнивать сыр и наркотик глупо - может, по запаху отдельные виды сыра и похожи на запрещенное зелье, но зачем комедию ломать? А западные фермеры не чужое, а свое жгли, ибо продуктов был переизбыток; жгли, чтобы цены не упали. Если бы какой-то российский фермер сам сжег свою продукцию, я бы ему и слова не сказал.

Но тут жгут чужое, да еще в голодной стране.

Именно в голодной, и пусть никого не обманет продуктовое изобилие в супермаркетах. Жизнь России во все времена делилась на голодную и очень голодную. Девяностые годы с их пустыми полками все помнят, а времена СССР я могу описать.

Мальчиком я входил в скромный продуктовый на улице Ушакова. В магазине все годы был один и тот же набор продуктов - три вида вареных колбас и два полукопченых. Сухой колбасы не было никогда. В огромном бидоне стоял один вид молока. В деревянной бочке покоился один вид ржавой селедки. Были нехитрые крупы и много конфет - в городе была своя фабрика. Кофе было в виде цикория и какого-то кофейного напитка без кофе. Чай был грузинский, в котором не было чая. Мясо было в виде костей. Иногда бывали куры, но редко.

Подобный дефицит в те времена никто не критиковал - от последней войны было не так далеко, по улице ходили молодые еще ветераны.

Этот дух скромного достоинства утверждался и в моей семье. Я не имел права не доесть, а тем более выбросить хлеб. Мать объясняла, что он не растет на деревьях, а если я не доедал свой кусок, то она брала его, обрезала и резала на сухарики. Это уважение к продукту шло через наши экскурсии. Мы ходили на завод-пекарню, смотрели, как на наших глазах пекут хлеб. На конфетной фабрике при нас конфеты купались в шоколаде - позже нам давали по паре штук.

Тут я бы мог сказать: мое поколение знало цену еды. Но я заявляю: цену еды знает любое поколение.

В России живут вполне нормальные люди: они знают, что булка хлеба, кусок мяса, стакан молока - это результат человеческого труда, заботы и старания. В России живут люди, которым бы никогда не пришло в голову уничтожить продукты, сжечь их, растоптать. Для россиянина, с его генетической памятью на лишения и голод, сжечь еду - это сжечь картину с улыбкой Джоконды, просто рука не поднимется.

Мы всё ищем для России скрепу, объединяющую народ. Так вот, еда, рожденная трудом - а еда, она вся такая, - и есть естественная и неотчуждаемая скрепа, несущая в себе мораль российского общества.

И реакция на уничтожение еды лишь подтвердила эту мысль: 84% опрошенных осудили продуктовые костры. А толпы пугливых пенсионеров, роющихся в кучах раздавленных овощей-фруктов, стали реальной оценкой действий властей.

А власть сама не поняла, что сотворила. Она - во второй раз - уничтожила ту последнюю моральную опору, которая всех объединяла.

(...) Передающаяся из поколения в поколение идея, что труд есть понятие абсолютное, уничтожено одним приказом. Теперь на вопрос «почему не доел, почему бросил хлеб в мусор», следует жесткий ответ: лучше в мусор, чем в костер.

Понимаете, это не сыр сожгли, не персики раздавили бульдозером - это сожгли и раздавили идею, что труд первичен, что именно он и есть залог величия страны. Если еду, созданную трудом, можно уничтожить по приказу, то что является святым, нерушимым и абсолютным в нашей стране? А если кострище показывают по телевизору, то что этим говорят детям, которых только что в школе учили «уважать и любить»? Персики, которые оказались не в детском доме, не у престарелых, а в яме, - они чему учат детей - родину любить?

В чем же величие страны? Что осталось абсолютным и нетронутым - да не потому, что руки не добрались, а потому, что «не сметь лапать грязными руками!»?

Чего добилась власть, кроме толпы, до хрипоты спорящей о том, кто фашист и правильно ли сжигать продукты, если они нелегальны.

В чем величие общества? В толпе пенсионеров, только что пропевших осанну власти и тут же прыгнувших в кучу полураздавленных персиков за добычей?

Я скажу так: каждый живет со своим богом в душе и в голове.

Мой бог простой.

Если дети не доели хлеб, я беру нож и режу его на сухарики.

Так было и так будет.