Новости

Сепаратисты рассказали о том, как воюют в Широкино. Об этом сообщает издание «Слон», корреспондент которого провел два дня на позициях боевиков.

Попасть в Широкино оказалось слишком легко, ни одного блокпоста на подъезде к линии фронта не было: мы просто подъехали к крайним домам и нашли позиции ополченцев непризнанной республики, встретивших нас вопросом, как мы вообще тут оказались. Дорога, ведущая к поселку, полностью простреливается украинскими военными с высот из противотанковых управляемых ракет (ПТУР) и крупнокалиберных орудий. На подъезде к поселку со стороны Новоазовска нам попались недавно сожженные легковые машины, микроавтобус и башня танка.

Большинство зданий в поселке пострадали от минометного огня; сепаратисты живут в подвалах, во дворах готовят себе еду на огне в солоноватой воде: нормальной воды в поселке нет, да и со снабжением перебои.

После многих месяцев военных действий целых домов в Широкино почти не осталось".

Издание сообщает, "около 700 метров в ширину — зона ежедневного соприкосновения" враждующих сторон.

"Сепаратисты живут в подвалах, во дворах готовят себе еду на огне в солоноватой воде: нормальной воды в поселке нет, да и со снабжением перебои.

Сразу после нашего приезда со стороны высот начинается обстрел, сначала из АГС и стрелкового оружия, а через несколько минут ложатся мины. Через полчаса все затихает, и мы можем пройтись по поселку, где до сих пор живут около двадцати человек (материал готовился до того, как последних жителей вывезли в Новоазовск 18 июня - прим.ред), в основном это пожилые люди, которым некуда уезжать, их имена написаны на заборах, большинство из них живет как раз между противоборствующими сторонами.

Один из них, 66-летний Юрий Гудилов, не может уехать в Мариуполь, его пенсии, 1500 гривен, не хватит, чтобы снимать там квартиру: за последний год цены в Мариуполе выросли вдвое, в том числе из-за беженцев, которые перебрались с территорий, контролируемых теперь ополченцами. Самая дешевая квартира в Мариуполе стоит не менее 2000 гривен. Юрий не понимает, за что все вокруг него воюют, ему все равно, кто победит, лишь бы в Широкино перестали стрелять.

Младший офицер Дмитрий, с позывным Малыш, ему только исполнилось 22 года, советует ополченцам не обращать внимания, местные, по его словам, настроены проукраински. Украинская сторона уверяет, что против них в поселке воюет российская армия. Несколько человек и правда выглядят как военные, но еще больше они выглядят как отчаявшиеся и дезориентированные солдаты, брошенные командованием. Командиров из штаба они не видели очень давно, со снабжением плохо, сепаратисты берегут боеприпасы, понимая, что новых не предвидится.

Около трех часов дня неподалеку начинает работать снайпер. Один из ополченцев отправляется с противотанковым ружьем образца 1941 года пытаться подавить огонь противника. Он ничего не получает за службу, формально он дезертир: из-за проблем с начальством и желания «воевать по-настоящему» он сбежал из тыловой части на фронт и возвращаться не хочет — посадят «на яму» (донбасский жаргон, означающий арест; в полевых условиях, вероятнее всего, где-нибудь в подвале). Его теперешний командир с позывным Тень просит не снимать лицо, он из Запорожья, приехал воевать по убеждениям, и война — единственный выход для него, возвращение домой было бы равносильно самоубийству", - пишет издание.

Также издание сообщает, что один из боевиков жаловался, что штаб присылает сюда «нестреляных бойцов», которые ничего не умеют, а почти треть из них спустя неделю пишут рапорты, чтобы их перевели с передовой, — не выдерживают. "Впрочем, это никого не удивляет.

Один из бойцов, с позывным Быстрый, допивает чай и начинает собираться на дежурство на позиции. Все тело у него в татуировках; он рассказывает, что его зовут Артем, ему 28, он из Ростова приехал сюда «защищать русских от фашистов» — он явно верит в то, что говорит. Артем из неблагополучной семьи, его мать в тюрьме, а отец отказался от него; сам Артем работал татуировщиком и уверяет, что добился больших успехов, собирается вернуться к работе, как только война закончится.

Артем уходит на позиции; через 15 минут украинская сторона снова начинает обстрел: сначала одиночные снайперы, потом перестрелка, подствольные гранатометы, за ними гранатометы и «шмели». Через 10 минут уже начинают ложиться мины. Мы с Тенью спускаемся в подвал, начинается плотный обстрел: помимо 82-го калибра начинает падать 122-й. Дмитрий Малыш, 21 год (сидит слева), и Степняк (справа от него) говорят, что не переживут зиму, — штамп, который особенно странно звучит в самом начале лета.

Тень говорит, крупный калибр — это две ноны (НОНА — новое оружие наземной артиллерии. — Slon), а миномет стреляет из-за здания санатория «Краматорск». Несколько мин ложатся очень близко, все позиции давно пристреляны, а корректировать огонь с высот удобно. Еще через 10 минут из рации звучит: «У нас потери, потери, двухсотый!» Связь очень плохая, скоро кто-то говорит, что есть трехсотый. Еще через минуту подтверждение: «Быстрый — двести». Мина попала прямо в окоп.

На войне смерть не называют своим именем, не говорят «погиб», «труп» или «умер». «Двухсотый», «двести» — это и глагол, и существительное, эвфемизм для убитых; «трехсотый» — эвфемизм для раненых.

Тень говорит, что редкий день обходится без потерь, обычно бывает один-два раненых или убитых. Если так будет продолжаться, добавляет он, то примерно из 50 ополченцев, находящихся в Широкино, до зимы никто не останется в живых. Другой офицер, позывной Степняк, родом из Санкт-Петербурга, рассказывает мне, что в 1990-х он воевал добровольцем на Балканах. «Хорошо, что вы сюда все-таки приехали, хотя бы посмотрите, как тут на самом деле, а то в штабе вам расскажут совсем другое». Степняк говорит, что радуется наступлению каждой ночи, а если просыпается утром, считает это чудом.

Последние месяцы все говорят, что отряды непризнанной Донецкой республики будут брать Широкино, а следом Мариуполь. Едва ли это возможно сделать в лоб; сепаратистам, которые там сейчас, это явно не под силу.

Макс Авдеев.